Давно это было. Четверть века назад. Случайно зашел я в старый выставочный зал СХ г. Гродно, что на улице Ожешко на выставку «Учитель и ученики». На ней были представлены работы Мостовской школы искусств. Работы юные во всех смыслах этого слова. Картины же их учителя (как потом оказалось директора этой школы) подкупали свежестью, неординарностью всего живописного строя. Особенно одна. До сих пор помнится тем очарованием, которое исходила от неё. Называлась она «Зимка». Художником было написано несколько деревьев на взгорке, кулисно сгруппировавшихся слева и открывавших светоносное, заснеженное пространство белорусского пейзажа. Несколько былинок мелодично склонялись под невидимым дуновением низового ветра; далёкое солнце мутным золотистым пятном поблескивало в мареве идущего к своему закату дня. Вот, пожалуй, и все. Но поэтическая магия этого полотна наделяла его живопись той высокой точностью вымысла, которое зовется художественным образом. Потом была встреча с самим автором и даже близкое с ним знакомство, при котором я узнал, что Алексей Богустов – выпускник Рижской Академии художеств и что львиную долю своих художнических забот и амбиций он отдает педагогическому творчеству (он автор ряда статей и книг по психологии творчества). Созданный нами Фонд современного искусства (а до него творческое объединение «Рунь») не однажды устраивал персональные выставки его картин, которые были отмечены новизной манеры и синтетичностью. Под последней я разумею такой уровень образатворчества, когда фигуративность художественного языка входит в то рискованное пограничье, где он обретает свойство обобщенной условности, не теряя при этом узнаваемости и жизнеподобия. Алексей Богустов каждый раз удивляет и новизной тематического репертуара, и разнообразием технических приемов, да и просто «лавинной» изобильностью работ: почти каждый год художник, не порывая со своей любимой профессией педагога (он доцент кафедры изобразительного искусства Гродненского университета), показывает новые и новые произведения – разные, как водится, по уровню художественности, иногда экспериментаторские, иногда с налетом чего то знакомого и уже виденного. Меня удивляет и радует эта его способность работать. Сам был свидетелем, будучи с ним на пленэре в Польше, того как он за две недели написал десяток холстов.

Алексей Богустов – вдумчивый художник, ищущий и, что важно, находящий в традиционном мотиве некий новый ракурс, и как бы вспоминающий себя вчерашнего, даже давнего – «рижского» – в немалой доли цветовой и линеарной обобщенности, выверенности всей конструкции произведения (что отчасти тяжелит его композиции, придавая им статику пластической формулы). Вот это сочетание композиционной жесткости (особенно в фигурных штудиях) и музыкальной раздольной лиричности пейзажных этюдов, сделанных в разных техниках (и в мокрой акварели, и в любимой им постели), некий общий «прибалтийский диалект» живописного языка являются приметными чертами стиля. Заведомо конструктивные элементы композиции (лодки, корабли, строения – чаще церкви) погружаются мастером в красочное вещество живописи, играя неожиданными рефлексами колорита и тональными музыкальными переходами. Витражно вспыхивает цвет, легко летит штрих пастельного мелка, фиксируя на бумаге рисунок, эту первичную (а у Богустова и «нервическую») основу творчества.

Работы Богустова бесхитростны, просты иногда простоваты, зрителю в них не надо искать потаенных вторых смыслов. Быт природы – поэтизированный –осваивается художником на уровне «наличного бытия», самодостаточного и самоценного. Лучшие работы Алексея Богустова подкупают своей задушевностью, открытостью эстетическим переживаниям. В искусстве качество не лишние. В работах цветным карандашом, последних по времени создания (таких как «Лето в деревне», например), он предстает в том замечательном своем свойстве, когда язык графики полностью подчинен воле художника; их «сделанность» являет знак и высокого ремесла и такой влюбленности в натуру, когда именно скрупулезность исполнения становится её выражением; художник как бы боится, что-нибудь потерять или не донести до листа, недовоплотить.

Думаю, что эта свежая и одновременно зрелая манера художника открывает ту новую страницу его творчества, которую можно охарактеризовать как созерцательную, «философическую», являясь и своеобразным и точным автопортретом творца.




Александр Ларионов, искусствовед,
доцент кафедры изобразительного искусства ГрГУ им. Янки Купалы
2008 Г.